Хроники Коронавируса: Мария Варденга рассказывает о ситуации в России. Часть четвертая
В четвертой части нашей новой серии, Мария Варденга пишет о Пасхе и ее значении для нее
Накануне Пасхи был зафиксирован рекордный прирост больных по России за сутки, 6400. Кривая поползла решительно вверх. Речи о походе в храм быть не могло.
Дочка была в Москве. Папа лег спать. Я осталась перед компьютером, настроившись на трансляцию из храма Екатерины. Водрузила над столом единственную в папином доме старую деревенскую икону...
Мне, прожившей всю сознательную жизнь в Замоскворечье (7 церквей в пешей доступности, утро под колокольный звон), никогда и в голову не приходило, какая, собственно, радость и честь - встречать Пасху на службе.
Праздника было так много! Храмы соревновались в убранстве, чине, мелодичности пения, и оттого постепенно сливались в памяти в нескончаемую единую Пасху, центральным событием которого становилось приготовление и освящение куличей с последующим хождением вокруг церкви со свечами...
Моя дочка и крестники это обожали. Мы готовились, утверждали для каждой части ритуала свои заветные места. Куличи и яйца святили в роскошном епископском храме Григория Неокесарийского (слева от дома, 10 мин пешком). У этого храма был прекрасный внутренний двор с прудиком. Под Пасху - и утром после Пасхи там можно было почувствовать настоящую благодать.
церковь там маленькая, и знаю я в ней каждый угол
На службу ходили в Храм Св. Екатерины на Всполье (направо от дома, 10 мин пешком). Я ходила туда много лет, крестила там дочку, знала прихожан и трех настоятелей – нигде в жизни мне так хорошо не молилось, как там… Если я вспоминаю самый торжественный момент Пасхальной службы, в голову мне сразу приходит Екатеринский храм в тот момент, когда в нем потушили свет. Христа больше нет. Надежда умерла. Мы застыли - и не знаем, как быть. Стоим и ждем в пустоте и темноте. И вдруг из алтаря начинается пение «Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ»…
У меня в эту секунду в глазах всегда слезы. Для меня именно это переживание – главное во всей службе. Когда пустота превращается в надежду…
Я и в этот раз приготовилась включить трансляцию из Екатерины. Просто потому, что церковь там маленькая, и знаю я в ней каждый угол. Хоть и хожу теперь в другой храм…
И вот, пока передо мною на экране стоял пустой, темный снимок столь знакомого храма, а в голову мою лезли грустные мысли о том, как плохо не иметь возможности разделить с кем-то родным этот светлый день, я вдруг вспомнила маленькую деревенскую церковь под Можайском. Ту церковь, где меня крестили.
Я набрела на нее, находясь на “картошке”: так называлась ежегодная осенняя экспедиция, в которую студентов-первокурсников отправляли по колхозам, собирать урожай. Для меня процедура не имела ни малейшего романтического флера: шум, холод, грязь и невозможность почитать из-за того, что в палате рано тушили свет (тогда это было главным). Единственной отрадой для меня были прогулки по воскресеньям. Нам давали один выходной. И если ты не дежурил по кухне, можно было пойти пройтись.
Я уходила далеко, по грязным, грязным полям. И так однажды наткнулась на часовенку. В ней шла служба. Служил один старенький священник. Уйти было неудобно, и я осталась. Простояла часа полтора. Потом священник вынес чашу и спросил: «А ты не причащаешься?» Я покачала головой. Я ведь даже не была крещена. Отец Борис покачал головой и унес чашу.
Я вернулась в Москву. И все время вспоминала ту службу. Через полгода была Пасха, и я решила поехать в Можайск. Долго искала храм. Нашла. Отец Борис (так звали старенького священника) оказался, к счастью, на месте. «Крестите меня, пожалуйста, немедленно! - заявила я, - Я больше так не могу!»
«Что значит «так»?- спросил отец Борис.- «Ну вот так. Как будто я ничейная»...
Отец Борис крестил меня в жестяном тазу: другой купели в маленьком храме не было. Крестика тоже не было: в храмах тогда еще не развернули торговлю, поэтому отец Борис принес мне медный крестик откуда-то из алтаря. И крестных не было. «Непорядок»,- сокрушалась женщина за свечным ящиком, - что ж ты одна приехала?»
«Непорядок? А ну, - становись», - приказал ей отец Борис.
Так незнакомая тетя Анна стала моей крестной. Велела мне ее поминать ежедневно и позвать на свадьбу обязательно, когда будет. Для чего написала мне свой адрес на газете карандашом…
та, первая, служба открыла мне дверь в мир, где мы таинственным образом соединяемся с вечностью…
Там я справила первую в жизни Пасху. Отец Борис (он был уже вдовцом), крестная Анна и я. Хотя нет. Нас было четверо. Ибо среди нас был Христос.
Бумажка с адресом потерялась, Анну я больше не увидела. Долгие годы поминала ее в молитвах за здравие. Как теперь - не знаю. Без твердой уверенности страшно за упокой подавать, поэтому продолжаю: «Спаси, помилуй и сохрани рабу твою, крестную Анну…» Ведь, в конце концов, у Бога все живы…
Все те, кто сегодня ушел. Все 280 человек. Включая священников. Включая настоятеля Елоховского собора…
У меня после этого было много разных Праздников. Пышных и не очень служб, отмечаний, куличей. Но та, первая, проходившая в тишине незнакомого места – именно она открыла мне дверь в мир, где мы таинственным образом соединяемся с вечностью…
Глядя на трансляцию из Московского храма, я вспоминала отчего-то ту деревенскую часовню... Жив ли отец Борис? Вряд ли. Почему я к нему никогда не поехала? А как там Анна? Я тогда впервые оказалась соединенной чем-то большим, чем человеческая связь. Просто не знала, как оно называется…
В 12 часов во многих окнах зажглись свечи. Мы так условились. Их должны были зажечь те, кто, как и я, сидел перед компьютером.
Целый огромный, многоэтажный дом зажегся напротив.
В каждом окне по свечке.
Я не одна. Мы не одни. Никто из нас, никогда, нигде. Ведь «ныне с высоты духовной Мне руку простираешь Ты»…
Христос Воскресе!
